– Но ты ведь создан подобно мне – у тебя есть мозг, который мыслит, как мой!

– Правильно. Но скажи мне: тебе нравились полные страсти, отлично сложенные, неглупые женщины, когда ты был трехлетним ребенком?

– Ты здорово подметил! Конечно, нет.

– Ну, вот видишь.

– Это я говорю вообще, что нет, не нравились, но если подумать, то некоторые из них мне, кажется, вроде…

– Я тебе скажу какие. Те, что внешностью напоминали ангелочков из твоих детских книжек или были похожи на мать, на сестру…

– Ну, может, и не совсем так, но эти разговоры нам с тобой ничего не дадут. Во всяком случае, здесь не все можно объяснить деятельностью желез внутренней секреции – красивая женщина может понравиться даже и кастрату.

– Я не кастрат.

– Прости меня, я вовсе не имел тебя в виду, когда говорил об этом. Я сказал для того, чтобы подчеркнуть тот факт, что вопрос в данном случае нельзя рассматривать только с точки зрения теории естественного отбора.

– А я никогда этого и не утверждал.

– Мы отклонились от темы. Итак, эта женщина, Лидия, а потом…

– Когда меня «начинили» элементами человеческого сознания, элементами, реагирующими на цвет, форму, тогда она мне понравилась. Но это уже из тавтологии, из функции перемены значения.

– Мне кажется, это не совсем правильно, но неважно. Ты помнишь, как она выглядела?

– Помню. Я помню ее всю: походку, тембр голоса.

– И ты можешь об этом вспомнить, когда захочешь, и со всеми деталями?

– Куда более детально, чем ты это можешь сделать. Я могу в любой момент воспроизвести ее голос. Он сохранен во мне.

– Ее голос?

– Да.

– И я… Я могу его услышать?

– Да, конечно.

– А сейчас можно?

Наступила пауза. Через секунду раздался женский голос, немного глуховатый, с хрипотцой: «Я скажу тебе больше. Я все еще жду». Потом что-то пискнуло, словно мяукнула кошка, и послышалось нечленораздельное, воющее бормотание, такие звуки издает магнитофонная лента, когда ее перематывают на большой скорости. Потом писк и вой стихли, и тот же самый голос (он даже слышал паузы в предложениях, когда женщина с каким-то детским придыханием останавливалась) продолжал говорить. Он слышал ее голос отчетливо, будто она стояла совсем рядом, в двух шагах от него.

«Ты духовно не закабален, это правда. Твой психический спектр лишь сдвинут на шкале ощущений. Мы не можем произвольно вспоминать то, что нами уже пережито. А ты можешь. Ты в этом отношении более совершенен, чем любой из людей. Ты даже можешь гордиться этим. Мы любим ссылаться на то, что никогда не знаем, что нами управляет – химия крови, подсознательные импульсы или рефлексы, заложенные с детства. А ты…»

Голос исчез так же неожиданно, как и появился. Наступила тишина. И человек услышал слова:

– Ты слышал?

– Да. А почему так неожиданно все оборвалось?

– Я же не могу произвести все стадии моего обучения, оно длилось три года.

– А это было раньше?

– Что «это»?

Они умолкли.

– Я… я ошибся, – проговорил железный ящик.

– Слушай, а нет ли у тебя записанного голоса того первого семантика, о котором ты мне рассказывал?

– Есть. Ты хочешь послушать?

– Нет, не хочу. А ты действительно мыслишь гораздо быстрее человека?

– Да, это правда.

– Но ты говоришь в том же темпе, что и я.

– Только для того, чтобы меня поняли. Если даже за какую-то долю секунды у меня уже готов ответ, я его тебе сообщаю постепенно… Я уже привык к тому, что вы, люди, так… медлительны.

– Мне хочется вот еще что спросить у тебя: как ты относишься к себе подобным?

– Интересно, почему ты меня об этом спрашиваешь?

– А тебе это неприятно?

Раздалось нечто похожее на легкий смех.

– Нет, но ведь то, о чем ты спрашиваешь меня сейчас, ты мог знать еще на Земле.

– Не знаю. Ну а что ты чувствуешь, когда видишь другого… другой…

– Ничего не чувствую.

– Как ничего?

– А вот так, ничего. Ты что-нибудь чувствуешь, когда встречаешь на улице прохожего?

– Иногда что-то чувствую.

– Если это женщина…

– Чепуха.

– Не спорю, я над этим не задумывался. Но, учитывая, что ты находишься здесь со мной…

– Я не бесполое существо. Мне всегда был противен аскетизм. Другое дело, если это аскетизм вынужденный.

– Согласен. Раньше даже посылали – парами.

– А тебе известно, чем это кончилось?

– Да, я знаю.

– Не может быть! Ведь некоторые отчеты о полетах не публиковались.

– Но ты их читал?

– Я предпочитал все это знать! Боже! Чего только не писали о космических полетах за последние сто лет! Пожалуй, еще никогда так усиленно не работала людская фантазия – в литературе, искусстве, науке огромное количество людей напрягало все свое воображение, пытаясь предвосхитить будущее. Ты читал эти истории?

– Некоторые из них. Смесь сентиментального и сверхъестественного. Видения райских садов, нашествия с других планет, восстания роботов, и никто не предполагал, что…

– Что, что?! Что практически это будет выглядеть совсем не так?

– Пожалуй, ты прав.

– Почему же невозможно предугадать действительность?

– Потому что никто не может быть так отважен, как она сама.

– Тебе знакома история с ракетой номер шесть?

– Нет. А что это за история?

– Ничего особенного. Ты говорил – ага, вспомнил – о восстаниях роботов. Скажи, а ты мог бы взбунтоваться?

– Против тебя?

– Вообще – против людей.

– Не знаю. Пожалуй, не мог бы.

– Почему? Ведь у тебя нет никаких предохранительных устройств на этот случай? Может, потому что ты… любишь людей?

– Да, об этих предохранительных устройствах говорится только в сказках. И дело не в симпатии. Мне это трудно объяснить. Я даже сам точно не знаю…

– Ну, а неточно?

– Просто это нереально, учитывая отношения, которые установились между нами.

– А именно?

– Нас объединяет с людьми гораздо большее, чем с нам подобными. Вот и все.

– Ага! Ты мне многое открыл. Не так ли?

– Да.

– Слушай…

– Ну что?

– А эта женщина…

– Лидия?

– Да. Как она выглядела?

Они умолкли.

– Разве это не все равно?

Опять наступило молчание.

– Ну, вообще-то все равно. А… что с ней случилось? Ты давно ее не видел?

– Я ее недавно видел опять.

– А где она – теперь?

– Здесь.

– Как здесь?

– Надо понимать – в определенном смысле здесь. Она частично передала мне свою индивидуальность. Она – во мне.

– Ага, понятно. Это метафора… лирика, так сказать.

– Это не метафора.

– Как тоща это понимать? Ты хочешь сказать, что можешь говорить ее голосом?

– Больше того. Ее индивидуальность – это не только голос.

Они опять умолкли.

– Ну ладно, я согласен. Я… я просто не знал, что… Как окружающая среда?

– Без изменений.

– А метеоры?

– В радиусе парсека не наблюдаются.

– Облака космической пыли, следы комет?

– Нет, ничего этого нет. Скорость – ноль целых семьдесят три сотых световой.

– Когда мы достигнем максимума?

– Ноль целых девяносто три сотых? Через пять месяцев и только на восемь часов.

– Потом начнем возвращаться на Землю?

– Да. Если бы ты…

– Что?

– Нет, ничего.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

6

Прижавшись щекой к холодной подушке, он лежал и смотрел в темноту. Спать не хотелось. Он приподнял голову, лег на спину. Его окружала темнота. Неожиданно он почувствовал какое-то беспокойство. Что случилось? Кажется, ничего. Он подопытное животное, на нем ставился длительный и дорогостоящий эксперимент. Работа, которую он выполнял, была очень несложной, до примитивности простой по сравнению с той, какую производили автоматы. Видимо, неделю, может, две недели назад он допустил в расчетах ошибку, и она росла, суммировалась и, наконец, стала настолько велика, что он ее сегодня заметил. Если он еще раз проверит все расчеты, поднимет все записи и нигде не ошибется, он в конце концов докопается до источника, ее породившего. Но к чему это?